Остались:
- Мартин (который Джеймс)
- Соломон
Рейтинг: R
Пейринг или персонажи: Дива и ее шевалье
Жанр: гет, драма
Предупреждение: в той или иной степени фемдом
Примечание: кроссовер идет с мангой "Blood+:Adagio", но только в третьей части так как там есть Григорий при дворе.
Что-то ищешь, хозяйка? Нет, то не соль земли:
Давно уже впаяно в тело от крови сласть
Отныне хоть ласка... да хоть клади на угли —
Все мило, в порядке. А рана? Да вот, срослась.
Давно уже впаяно в тело от крови сласть
Отныне хоть ласка... да хоть клади на угли —
Все мило, в порядке. А рана? Да вот, срослась.
Заполучивший
Триггеры: харассмент, угроза сексуального насилия
Когда Дива поет, она любит вставать у окна, заворачиваясь в единственный кусок ткани в ее темнице. Когда заходит Амшель, она не прекращает выводить холодящую высотой голоса руладу.
Под звуки пронзительной песни он накрывает ее рот. Остатки этой неземной мелодии тают от нехватки воздуха у него в гортани. Дива пытается сопротивляться, грозится отрастающими клыками, силится его оттолкнуть (проще — отшвырнуть), но Амшелю мало. Нужна не истребленная его же поцелуем песня, нужна она сама. Доверившаяся до конца. Сверкнув ледяными глазами, Дива резко вырывается, пытаясь забиться в угол от коварного мучителя. Амшелю это не нравится, он пытается отвесить пощечину своей не один год молодой "подопечной", но та перехватывает его запястье, не решаясь возразить оградившего от мучителя-Джоэля. Амшель злится пуще прежнего, пытаясь подступиться еще ближе, подпереть непослушную девчонку прямо к стенке и... замирает. Потому что Дива улыбается вместе с клыками и мягко ступая вперед, нежнейше произносит:
— Амшель, а ты же хочешь?..
Последнее слово вроде уже не столь важно: ткань, в которую еще миг назад она пыталась завернуться вместо одежки, скользит по плечам. То ли невзначай, а то ли специально, по прихоти этой чертовки, она падает на пол.
"Умница" — проскальзывает мысль в голове Голдшмита,— "наконец-то научилась послушанию. За такое может и прощу".
— Иди сюда, негодная, — разъярённый было тон тает похотливым выдохом.
— Ах вот как! — запрокидывая голову, открывая тонкую шейку , Дива заливисто хохочет как заправская девица в подворотне, не зная, что с ней готовы поступить еще хуже чем обычно, — тогда пойди и принеси еще крови и я не скажу Джоэлю! А если тебе так нравится, я потом поделюсь своей! Это будет так весело!
Амшель не знал, что она пойдет на шантаж. Не знал, что значит "поделюсь кровью". Не знал ее инстинкта, когда после его крови он получил свою, уже навсегда возлюбленную, игрушку, в личное пользование, доверившую ему теперь и тело скорее для потехи себе чем ради его желания.
Но без обещанного Дивой он не остался.
Не лови да сам не пойман будешь, ах-ах-ах-ааа!
Игривей матери
Одна из первых встреч после становления шевалье чем-то напоминает испытание. Чем именно — Натан и сам точно не скажет, но Амшель все слышит, засунув руки в карманы, а значит — следит. Наверняка это больше настороженность, берущая истоки из инстинкта.
Несмотря на это, он рад. И встрече, и скупому из-за вот-вот готовых стать грозой туч, солнцу, и ненавязчивому полевому ветерку, треплющему отглаженные края скатерти.
Малер совсем не прочь встретить Диву вместе с вином в руках. Медленно опустошая бокал из муранского стекла, он ставит на стол еще "напитка истины".
Королева...
Кабы не был бы он сейчас занят, то с удовольствием усмехнулся, любуясь ее дочерью. Она знает, чего хочет, в ней кипит эта свободная и разрушительная буря, которую наверняка так в себе лелеяли предыдущие.
— Дашь попробовать, а? — с любопытством оглядывает неоткупоренную бутылку Дива.
— Да пожалуйста! — тянется к бокалу Натан, но его резко обрывают звонкой репликой, — Сейчас!
Вино буквально вырывают из рук. Где-то вдалеке у клумб ласково улыбается Диве Амшель. Натана оценивают, это предельно ясно. И он вполне не прочь поверить, что и с позиции конкурента — тоже.
Дзы-ымб-ззз!
Дива разбивает на осколки бутылку.
Донышко сверкающе разлетается вдребезги. Натан придирчиво оглядывает свой и ее костюм на предмет пятен. Надо отдать почистить...
— Невкусно! — слизывает с блестящего острого, точно разномастныее зубья, края оставшееся вино королева (собрать бы потом осколки!).
И тут же показывает на пораненый язык:
— Залечи!
Глаза ее капризно и почти (Натан знает, что нужно делать в таких случаях) лукаво его изучают. Шевалье закусывает клыками язык, затем — палец.
— Покажи-ка, — полулениво-полуласково спрашивает он, щуря глаза и почти неосязаемо касаясь ее подбородка.
Дива высовывает язык: вот смотри, как много крови, только глянь, как ранена твоя госпожа. Рассеченный клыками, точно политый его же вином, палец Малера касается ранки. Винно-густая кровь едва проглочена, Дива отнимает кисть ото рта, крепко держит его за плечи, выпивая оставшееся уже с прокушенного Натаном языка. Затянувшаяся ранка оборачивается просто языком. Диве нужно еще? Ох, да пожалуйста! Но что именно ей надобно в этот момент?
Натан знает, чего хотят королевы.
И потому отвечает.
Ведь того же порой желала и ее мать. Пускай несколько иначе. Дива тоже взяла от нее кое-что, и ее игривая манера просить и требовать кровь или ласку заставляет его думать, что в Диве слишком много той манящей силы, что и в предыдущей госпоже. Чем не повод для гордости?
Кровь — порою что вино
С первой капли крови Дивы Натан не сомневается — он выбрал лучшую из двух дочерей.
Возлежащая
У Дивы сегодня не такое длинное платье и юбка попышней. Она до жути приторно пахнет нафталином ибо платье хранили специально для нее, всего полдня назад бережно развернув из коробки впервые лет так за десять. Ну или так проворчали наспех приводившие его в порядок прачки.
— Ка-а-арл! — капризным тоном тянет Дива, кладя по-детски тонкую лодыжку сидящему в изголовье шевалье прямо на плечо. Вторую ее ногу он уже поднимает сам, бережно стягивая с ее ноги вначале чулок, и лишь потом шлепая с прицокивающим звуком кружевными туфлями о паркет.
Стоит ему придвинуться поближе, как эти воздушные слои юбки накрывают его с головой. Он слышал, что раз его покойный брат Григорий был священником, значит, он знал, как правильно накрывают голову пришедшего на исповедь чтобы он каялся. Как похоже на ее милость! Кого любит, того и больше приближает. Чью шею сжимает между ног тому и нужно быть с ней поласковей. Ей так нужно. Карлу душно, почти стыдно (кабы она сама не была против того как ему хорошо от бешеной нехватки воздуха он бы несколько смутился), влажно на половине лица, приятно... Не хочется ее огорчать, не стоит отплачивать за такое леностью и неблагодарностью.
Дива начинает с заливистого и совсем не смущенного смеха. Стонет полнозвучно, тянется тонкими пальцами к опирающимся на шитые золотом простыни ладоням. Сжать бы их, притянуть игрушку к себе... В прошлый он прижался сильней, так, что хрустнули аккуратные запястья в девичьих ладонях. Как это мило! У него такой смешной вытаращенный взгляд, такая напуганно-извиняющаяся улыбка за покряхтывание после сломанной руки! Ведь он правильный, не такой хрупкий. С ним можно позабавиться опять. Еще, еще! И здесь...
Стоит Диве откинуться на подушки, как она устало издает нечто среднее между обрывком стона и обычным смешком. Карл сосредоточенно глядит, как опускается-поднимается её грудь: понравилось ли? Он всё сделал правильно? Хоть в этом она довольна?
— Ч-что-то еще? Я, — он пытается говорить как можно ровней и мягче, выражая эту бескрайнюю преданность даже в голосе, — могу.
— Тогда иди сюда. Время перекусить, — уже легче переходит на обычный насмешливый тон Дива.
Карл послушно подходит, любуясь на эту сияющую от голода радужку. Хозяйка голодна, а он не может позволить ей страдать от голода. Дива предвкушающе тянется, словно выспавшаяся тигрица. В роли лакомства, разумеется, он. Разумеется, это весело! И сладко, сытно...
— Хм-м, знаешь, — Дива улыбается еще оживлённей и дает шевалье опереться лишь на одну ладонь, убирая вторую со стены, — у меня есть кое-что новое! Хочу совместить еду с приятным! Закрой глаза и будь старателен!
Прежде чем укусить, Дива зажимает ладонь "сына и возлюбленного" между бёдер.
Карл так и не приноровился к боли, но так даже лучше: королеве сегодня нравится его крик. Лучше может быть только то, что он претворяет в жизнь сейчас.
Причащающий
— Да, Дива, — даже голос Григория напоминает преданный поклон Александре Федоровне с которым он обычно приходит в ее покои.
Платье Анастасии сброшено куда-то под кровать. Дива смеется ее голосом, трясет ее завитыми кудряшками. И ей не терпится попробовать кожу нового шевалье на вкус уже на своем языке. Может, и не только кожу.
Метко брошенная юбка приземляется прямо под носки аккуратно вычищенной обуви шевалье. Григорий Ефимович осторожно обходит ее, не опуская взгляда мимо кружащей по кровати королевы. О, пути господни неисповедимы: принцессина личина, королева от рождения! А он, с какой стороны не глянь, прямо-таки смиренный агнец у ее ложа! Презабавнейшая милость с ее стороны...
За шажок до преклоненных ниже смятого покрывала колен теребящие простые четки длиннопалые ладони накрывают — будто чтобы и не было видно — небрежно сброшенные панталоны. Поверх них опадают ровные льняные пряди из-за склоненной в смирении головы.
— Я всего лишь монах и не могу помочь там, где сильней иные, — ласково и безмятежно улыбается мужчина. Крест и цепь на шее тихонько позвякивают, словно он извиняется, нежно проводя по «монаршей» щеке.
— Ой, ну не надо так говорить, врунишка, — беззаботно наклоняется к нему Дива, — ты же не можешь меня расстроить, верно?
Григорий смотрит ласково и пристально, даже когда гладит ее по спине. Диве нравится это совпадение ласки и взгляда: он не столь бешено стремится получить желанное одобрение, переборов ненароком в "кто сверху" (ахаха, я сильнее, Аншель, целуй же еще!); не маниакально-преданно пытается лезть чуть ли не под ноги как Карл, пытаясь угодить. Его манеры тоже забавляют. Внимательные. Терпеливые. Но для Дивы никогда не бывает "лучшие". Просто разные. Так веселее.
Диву с трудом уговорили не стонать во весь голос, кусать к примеру, его руку. Она обиженно сопит, но игра в царевну ей нравится и потому она буквально не похныкивает, вдавливая в кровать Григория, пытаясь хоть ненадолго, на мимолетный взгляд, оставить отпечатки пальцев на шее. Тот быстро приходит в себя от асфиксии и ласково улыбаясь Диве, дотрагивается лишь кончиками пальцев: от шеи до лобка, от соска до соска. Трижды. Все закончилось. Нужно — отдыхай. Надо — зови.
Дива смотрит так довольно и так сладко, будто уже напилась его крови.
Мраморный кот
В момент пробуждения Дива чует новую, свежую кровь.
Смертный в бело-фарфоровой, точно чайные чашки (Амшель показывал, слишком быстро бьются, хуже плохих игрушек) одежде.
Он манит свежим запахом, аромат тянет Диву вперед, вперед, прочь из секунды назад равносильного теплой утробе кокона...
Ее первый, самый сильный шевалье чем-то блестит, нет, это что-то сверкнуло в руке... Когда она пытается еще сильнее приподняться и податься вперед, это что-то услужливо вскрывает мраморную плоть смертного.
Пропоротый живот просачивается кармином, Дива рада его пить, нет, есть, есть...
Какая же она голодная! Как же сладко тянет свежим мясом!
Смертный в каком-то вежливом жесте упал с заложенной за спину рукой, точно собираясь ей поклониться в приветствии.
Дива подходит поить его кровью - он занятный, пусть отныне поит ее собой, долго, долго...
Пробует.
Привкус у этого смертного — занимательный и ненавязчивый, точно галантный любовник.
Когда он просыпается как шевалье, Дива улыбается: он занятен в своих манерах.
Вежливая, точно мастерски изваянная из мрамора, ласковая улыбка. Губы у него мягкие, не очень-то и теплые и непринужденно складываются в эту улыбку при большинстве ответов ей, в манере (что за странную книжку она пыталась прочесть!) Чеширского Кота. По сути, он слишком похож на кота. Белоснежного, с топорщащимся как еловая ветвь, шерстью на кончике хвоста, отстраненно мурлыкающего лицемерные и не очень любезности, безмятежного, изящно-манерного.
Животные сторонятся Королевы, только на это Дива лишь безмятежно улыбается: нет, живые люди и разумная добыча гораздо интересней.
Как, например, тот, что мягко склоняется в четко выверенном поклоне, точно начиная партию в императорском вальсе.
Княжна Анастасия танцевала слишком схоже: делая вид, что не понимает, насмешливо глядя на партнера, шаловливо «забывая» о вызубренных наизусть движениях. В отличие от Александры Фёдоровны, Соломон и не думает ее упрекать, так же четко и галантно следуя своей выверенной и отточенной в довоенных танцах партии.
Ни лишней ухмылки, ни промаха в движении, ни вольности в жестах.
В ближайшее время после знакомства она хочет танцевать, хочет узнать - что так нравится смертным в парных танцах, почему все любят не то кадриль не то вальс. Этот огромный зал с эхом ее усмешек под потолком вполне подходит для бала правительницы.
Диве все равно кто сейчас ведет. Все равно будет решать лишь она.
Соломон подставляет локоть, норовившая специально наступить во время якобы вальса ему на ноги Дива колючим розовым стеблем обвивается вокруг руки, шипами-ногтями впивается сквозь ткань.
Когда из одного рукава рвет ткань конечность рукокрылой, Соломон манерно склоняет голову:
— Разумеется, Ваше Величество. Мы идем к ужину.
Хороша, хороша игра. Только она на самом деле королева, мужчина в кошачьей маске
Когда они взмывают из украшенного фресками зала через колонаду в сторону жилого этажа, Дива нетерпеливо вгрызается в ближайшее к ней плечо, прогрызая ткань.
Породистые коты преданы своим хозяевам
Правда, Диве все равно на такие отвлеченные от ее желаний и прихотей сравнения. Гораздо больше ее интересует мир вокруг.
По-своему.