29.10.2014 в 23:27
Пишет feyra:кроссоверы по джеку
Название: And in a sea of scars the first cut is the deepest
Канон: «Сказка сказывается»
Размер: мини, 1118 слов
Персонажи: Джек-из-Тени/Джек
Категория: слеш
Жанр: кроссовер с «Fable: The lost chapters», ангст, драма; POV Джека;
Рейтинг: R
Примечание: в названии использована цитата;
Предупреждения: в каноне наличествуют пытки, в тексте тоже; дабкон;
Краткое содержание: «Так я снова обрел новую жизнь. Жизнь, в которой Джек-из-Тени с наслаждением причинял мне боль».
Никогда раньше мне не было так тяжело дышать. Голод и боль утомляли, не вызывая уже даже желания избежать их. Плети? Что ж, если тебе так хочется, мой мучитель. Новое клеймо между лопатками, где почти не осталось живого места? Только если это принесет тебе удовлетворение. Мне тебя не остановить.
Я устал бороться, хотя первые несколько месяцев ему приходилось прикладывать значительные усилия, чтобы заставить меня отступить. Он бил меня по загривку, как глупое животное, и я падал лицом в каменный пол темницы, но упрямо пытался подняться снова.
«Ты понимаешь, что делаешь?» — спрашивал меня Джек-из-Тени, и я отвечал ему кивком: «Да».
Его когтистая перчатка (скрывающая, возможно, настоящие когти) почти ласково проходилась по шее до подбородка, гладила прохладной латной пластинкой щеку, задевая разбитый нос. Валет Клинков избивал меня до слабого скулежа, оставляя все новые отметины на исхудавшем теле, и прижимался неровной поверхностью маски к окровавленной коже — так, словно хотел поцеловать.
Маска слизывала кровь, успокаивая раны, и словно напитывалась ею. Не мог же Джек делать это из жалости?
«Ты знаешь, что будет завтра?» — спрашивал меня Джек-из-Тени, и я снова и снова отвечал ему: «Да», не в силах даже стереть все еще струящуюся из носа кровь.
Спустя несколько месяцев я перестал ему противостоять. Его голос все так же завораживал меня, хотя от усталости и отупения я едва мог понять, что он говорит. Руки, которые в своей жестокости не позволяли моим ранам заживать, не были тяжелы: Валет Клинков знал, как сильно и куда именно нужно бить, чтобы заставить меня глухо мычать от боли, в изнеможении не в силах даже заплакать. Невозможность освободиться, помноженная на неспособность это сделать, выжали из меня все соки, и волшебная маска выпила их.
Разве это можно называть волшебством?
«Тебе больно?» — спрашивал меня Джек-из-Тени, почти ласково скользя ладонью по сломанным ребрам и оставляя между ними глубокие царапины. Я плакал беззвучно, распятый на дыбе, как мотылек в рамочке под стеклом, и ждал, пока он наконец припадет к моей груди, позволяя маске обескровить все раны. Я представлял, как интимно это выглядит со стороны, и смеялся, пока Валет Клинков понимающе смотрел на меня, неприступный в своей жестокости.
Его когти разрывали мне губы, никогда не задевая только глаза, и все сложнее было беззвучно отвечать: «Да».
Он мог бы ослепить меня, как сестру, но отчего-то не делал этого. Хотел видеть, как я смотрю на него с ужасом? Но страх давно вытеснила из взгляда усталость, и он стал мутным, словно стекло. Мои глаза нравились Джеку. В те редкие минуты, когда он оставался у двери, не подходя близко и со стороны глядя, как я мучаюсь, не в силах совладать с очередной его выдумкой, он иногда говорил со мной... обо мне. Чаще всего разговоры мой бессменный тюремщик вел о моей матери или Изабель, стараясь причинить мне боль или вызвать ярость, заставить наброситься на него, как в первые недели. Иногда он заводил разговор о других пленниках (которых я, впрочем, никогда не видел), но порой что-то изменялось.
«Ты всегда был глупцом, — говорил мне Валет Клинков, морщась. — Тощий, глупый, слишком нахально лезущий туда, где ему не место. Я не стал трогать тебя в первый раз, на Арене, мой мальчик, но ты этого не оценил».
Я судорожно дышал, стараясь отвлечься от боли в вывернутых суставах, сжимаясь в комок на холодном полу. Руки онемели, но Джек не торопился ослабить путы.
«Хочешь узнать, почему?» — участливо спросил мой мучитель, услышав приглушенный стон. Я не ответил, но он продолжил так же спокойно: — «Твои глаза. Две ледяные глыбы, лужи поздней весной. Ты даже не представляешь, как жалок твой взгляд».
Он хотел сказать это с ненавистью и презрением, но я услышал затаенное «Ты не изменился» и послушно кивнул: «Да».
И Джек-из-Тени ушел, оставив мне в подарок только раны без единой капельки крови в них и измученные руки, которые я даже не мог растереть, восстанавливая кровообращение. Я лежал, глядя на темный потолок и чувствуя, что способность противостоять ему уходит из меня по мере того, как боль в руках становится нестерпимой.
Однажды он снимет маску. Если под ней еще осталось хоть что-то, он снимет ее, чтобы почувствовать мое проклятое смирение. Его руки, затянутые в плотную кожу перчаток с острыми накладками на пальцах, не могли передать ни моей дрожи, ни напряженности сведенных судорогой мышц. Его глаза, звериные, горящие в полутьме золотыми углями, не могли рассмотреть все.
Его губы, такие же изуродованные, как мои — застарелыми ли шрамами, свежей ли кровью — были чувствительны и мягки. Он наслаждался своей победой, целуя дрогнувшее колено, прежде чем подхватить ладонью под ним и поднять мою ногу выше. Маска, намертво прикованная к нему, спустилась ниже, врастая в грудь, и под кожей вокруг расходились темные сгустки, словно отрава, заполняющая постепенно все тело.
Я видел на теле Джека раны, так похожие на мои — давно заросшие, но нанесенные с куда большей жестокостью — и не пытался сдержать свой ужас. Я чувствовал его когти, впивающиеся мне в плоть, и чувствовал собственное напряженное возбуждение, приправленное щедрой порцией страха.
«Ты боишься меня?» — спрашивал Джек-из-Тени, заранее зная ответ, но я все же отвечал: «Да».
Он был нетороплив, с непонятной мне лаской давая время привыкнуть, смириться, свыкнуться с тем, что еще он хочет отнять. Его чудовищная маска словно улыбалась мне трещинами, пока Валет Клинков наклонялся — сам — чтобы слизнуть немного крови с моей щеки.
Яд проникал в меня отовсюду: с поцелуями, с каждым прикосновением, и каждым хлестким ударом наотмашь и жестким толчком.
«Ты принадлежишь мне», — рычал мне на ухо Джек-из-Тени, и я чувствовал, как его клыки прокусывают мою мочку насквозь. «Нет, нет, нет, никогда», — запоздалой мыслью металось внутри, не позволяя забыть о том, кто победил и почти подчинил меня.
Мои руки, до боли пережатые широким ремнем, непроизвольно сжимались в кулаки, но что я мог сделать?
Джек видел что-то в моих глазах. Он видел, как ледники трескаются, пропуская наружу что-то иное, как по воде в лужах идут круги, и мелкие пузыри появляются на поверхности. Он ускорял движения, резче и больнее царапая загнутыми когтями, и что-то вскипало между нашими скрестившимися взглядами, словно волшебство — настоящее, не похожее на кошмар — могло взять да и появиться из того,что мы испытывали друг к другу.
Ненависть. Злость. Вожделение. Нежность. Благодарность. Преданность. Ярость. Боль. Удовольствие. Боль.
«Ты думаешь, что убьешь меня?» — одними губами спрашивал Джек-из-Тени, и я отвечал ему одним взглядом: «Обязательно».
Я верил, что вырвусь, сумею спастись и уничтожить его, но позволял прикоснуться к своим губам раздвоенным кончиком языка, неловко и мягко раскрываясь ему навстречу.
Пытки? Я пресытился ими, мой враг, но не мне принимать решения. Только, прошу тебя, не выбери случайно любовь. Когда я сдеру с тебя эту маску, оставив рваную рану на месте, где ее пасть вцепилась в тебя; когда я уничтожу ее, сломав, измельчив; когда я разорву ее на части и сожгу, оставив один лишь пепел — я не хочу испытывать боль куда более глубинную, чем та, которую ты смог причинить мне.
И даже если мне суждено умереть вместе с тобой, я не хочу испытывать боль потери, избавившись от того, ради чего выжил.
Название: A stain covers your heart and tears you apart
Канон: «Джек — покоритель великанов», 2013
Размер: мини, 1385 слов
Персонажи: Джек, Элмонт
Категория: джен
Жанр: своеобразный кроссовер с «Изумрудным городом», ангст, драма
Рейтинг: R
Примечание: в названии использована цитата;
Краткое содержание: Бобовый стебель привел их совсем не в Гантуа.
Название: Победа в войне
Канон: «Джек — покоритель великанов», 2013
Размер: мини, 1123 слова
Персонажи: Бальд/Рыжий
Категория: слеш
Жанр: кроссовер с «Dragon Age», ангст, драма
Рейтинг: R
Примечание: в названии использована часть цитаты;
Краткое содержание: «Последние несколько месяцев, словно в каком-нибудь кошмаре, Зов все усиливался, пока наконец не стал совершенно невыносимым».
URL записиНазвание: And in a sea of scars the first cut is the deepest
Канон: «Сказка сказывается»
Размер: мини, 1118 слов
Персонажи: Джек-из-Тени/Джек
Категория: слеш
Жанр: кроссовер с «Fable: The lost chapters», ангст, драма; POV Джека;
Рейтинг: R
Примечание: в названии использована цитата;
Предупреждения: в каноне наличествуют пытки, в тексте тоже; дабкон;
Краткое содержание: «Так я снова обрел новую жизнь. Жизнь, в которой Джек-из-Тени с наслаждением причинял мне боль».
Никогда раньше мне не было так тяжело дышать. Голод и боль утомляли, не вызывая уже даже желания избежать их. Плети? Что ж, если тебе так хочется, мой мучитель. Новое клеймо между лопатками, где почти не осталось живого места? Только если это принесет тебе удовлетворение. Мне тебя не остановить.
Я устал бороться, хотя первые несколько месяцев ему приходилось прикладывать значительные усилия, чтобы заставить меня отступить. Он бил меня по загривку, как глупое животное, и я падал лицом в каменный пол темницы, но упрямо пытался подняться снова.
«Ты понимаешь, что делаешь?» — спрашивал меня Джек-из-Тени, и я отвечал ему кивком: «Да».
Его когтистая перчатка (скрывающая, возможно, настоящие когти) почти ласково проходилась по шее до подбородка, гладила прохладной латной пластинкой щеку, задевая разбитый нос. Валет Клинков избивал меня до слабого скулежа, оставляя все новые отметины на исхудавшем теле, и прижимался неровной поверхностью маски к окровавленной коже — так, словно хотел поцеловать.
Маска слизывала кровь, успокаивая раны, и словно напитывалась ею. Не мог же Джек делать это из жалости?
«Ты знаешь, что будет завтра?» — спрашивал меня Джек-из-Тени, и я снова и снова отвечал ему: «Да», не в силах даже стереть все еще струящуюся из носа кровь.
Спустя несколько месяцев я перестал ему противостоять. Его голос все так же завораживал меня, хотя от усталости и отупения я едва мог понять, что он говорит. Руки, которые в своей жестокости не позволяли моим ранам заживать, не были тяжелы: Валет Клинков знал, как сильно и куда именно нужно бить, чтобы заставить меня глухо мычать от боли, в изнеможении не в силах даже заплакать. Невозможность освободиться, помноженная на неспособность это сделать, выжали из меня все соки, и волшебная маска выпила их.
Разве это можно называть волшебством?
«Тебе больно?» — спрашивал меня Джек-из-Тени, почти ласково скользя ладонью по сломанным ребрам и оставляя между ними глубокие царапины. Я плакал беззвучно, распятый на дыбе, как мотылек в рамочке под стеклом, и ждал, пока он наконец припадет к моей груди, позволяя маске обескровить все раны. Я представлял, как интимно это выглядит со стороны, и смеялся, пока Валет Клинков понимающе смотрел на меня, неприступный в своей жестокости.
Его когти разрывали мне губы, никогда не задевая только глаза, и все сложнее было беззвучно отвечать: «Да».
Он мог бы ослепить меня, как сестру, но отчего-то не делал этого. Хотел видеть, как я смотрю на него с ужасом? Но страх давно вытеснила из взгляда усталость, и он стал мутным, словно стекло. Мои глаза нравились Джеку. В те редкие минуты, когда он оставался у двери, не подходя близко и со стороны глядя, как я мучаюсь, не в силах совладать с очередной его выдумкой, он иногда говорил со мной... обо мне. Чаще всего разговоры мой бессменный тюремщик вел о моей матери или Изабель, стараясь причинить мне боль или вызвать ярость, заставить наброситься на него, как в первые недели. Иногда он заводил разговор о других пленниках (которых я, впрочем, никогда не видел), но порой что-то изменялось.
«Ты всегда был глупцом, — говорил мне Валет Клинков, морщась. — Тощий, глупый, слишком нахально лезущий туда, где ему не место. Я не стал трогать тебя в первый раз, на Арене, мой мальчик, но ты этого не оценил».
Я судорожно дышал, стараясь отвлечься от боли в вывернутых суставах, сжимаясь в комок на холодном полу. Руки онемели, но Джек не торопился ослабить путы.
«Хочешь узнать, почему?» — участливо спросил мой мучитель, услышав приглушенный стон. Я не ответил, но он продолжил так же спокойно: — «Твои глаза. Две ледяные глыбы, лужи поздней весной. Ты даже не представляешь, как жалок твой взгляд».
Он хотел сказать это с ненавистью и презрением, но я услышал затаенное «Ты не изменился» и послушно кивнул: «Да».
И Джек-из-Тени ушел, оставив мне в подарок только раны без единой капельки крови в них и измученные руки, которые я даже не мог растереть, восстанавливая кровообращение. Я лежал, глядя на темный потолок и чувствуя, что способность противостоять ему уходит из меня по мере того, как боль в руках становится нестерпимой.
Однажды он снимет маску. Если под ней еще осталось хоть что-то, он снимет ее, чтобы почувствовать мое проклятое смирение. Его руки, затянутые в плотную кожу перчаток с острыми накладками на пальцах, не могли передать ни моей дрожи, ни напряженности сведенных судорогой мышц. Его глаза, звериные, горящие в полутьме золотыми углями, не могли рассмотреть все.
Его губы, такие же изуродованные, как мои — застарелыми ли шрамами, свежей ли кровью — были чувствительны и мягки. Он наслаждался своей победой, целуя дрогнувшее колено, прежде чем подхватить ладонью под ним и поднять мою ногу выше. Маска, намертво прикованная к нему, спустилась ниже, врастая в грудь, и под кожей вокруг расходились темные сгустки, словно отрава, заполняющая постепенно все тело.
Я видел на теле Джека раны, так похожие на мои — давно заросшие, но нанесенные с куда большей жестокостью — и не пытался сдержать свой ужас. Я чувствовал его когти, впивающиеся мне в плоть, и чувствовал собственное напряженное возбуждение, приправленное щедрой порцией страха.
«Ты боишься меня?» — спрашивал Джек-из-Тени, заранее зная ответ, но я все же отвечал: «Да».
Он был нетороплив, с непонятной мне лаской давая время привыкнуть, смириться, свыкнуться с тем, что еще он хочет отнять. Его чудовищная маска словно улыбалась мне трещинами, пока Валет Клинков наклонялся — сам — чтобы слизнуть немного крови с моей щеки.
Яд проникал в меня отовсюду: с поцелуями, с каждым прикосновением, и каждым хлестким ударом наотмашь и жестким толчком.
«Ты принадлежишь мне», — рычал мне на ухо Джек-из-Тени, и я чувствовал, как его клыки прокусывают мою мочку насквозь. «Нет, нет, нет, никогда», — запоздалой мыслью металось внутри, не позволяя забыть о том, кто победил и почти подчинил меня.
Мои руки, до боли пережатые широким ремнем, непроизвольно сжимались в кулаки, но что я мог сделать?
Джек видел что-то в моих глазах. Он видел, как ледники трескаются, пропуская наружу что-то иное, как по воде в лужах идут круги, и мелкие пузыри появляются на поверхности. Он ускорял движения, резче и больнее царапая загнутыми когтями, и что-то вскипало между нашими скрестившимися взглядами, словно волшебство — настоящее, не похожее на кошмар — могло взять да и появиться из того,что мы испытывали друг к другу.
Ненависть. Злость. Вожделение. Нежность. Благодарность. Преданность. Ярость. Боль. Удовольствие. Боль.
«Ты думаешь, что убьешь меня?» — одними губами спрашивал Джек-из-Тени, и я отвечал ему одним взглядом: «Обязательно».
Я верил, что вырвусь, сумею спастись и уничтожить его, но позволял прикоснуться к своим губам раздвоенным кончиком языка, неловко и мягко раскрываясь ему навстречу.
Пытки? Я пресытился ими, мой враг, но не мне принимать решения. Только, прошу тебя, не выбери случайно любовь. Когда я сдеру с тебя эту маску, оставив рваную рану на месте, где ее пасть вцепилась в тебя; когда я уничтожу ее, сломав, измельчив; когда я разорву ее на части и сожгу, оставив один лишь пепел — я не хочу испытывать боль куда более глубинную, чем та, которую ты смог причинить мне.
И даже если мне суждено умереть вместе с тобой, я не хочу испытывать боль потери, избавившись от того, ради чего выжил.
Название: A stain covers your heart and tears you apart
Канон: «Джек — покоритель великанов», 2013
Размер: мини, 1385 слов
Персонажи: Джек, Элмонт
Категория: джен
Жанр: своеобразный кроссовер с «Изумрудным городом», ангст, драма
Рейтинг: R
Примечание: в названии использована цитата;
Краткое содержание: Бобовый стебель привел их совсем не в Гантуа.
Дорога из желтого кирпича тянулась далеко вперед, и Джек шел по ней в одиночестве. Ему было все сложнее переставлять онемевшие ноги, но он упрямо не останавливался, лишь постепенно сбавляя шаг. В груди размеренно, словно ничего не изменилось, билось его сердце — так, вероятно, и должно быть.
Джеку известна правда. Место, куда их привели бобы, не было исполнено божественной благодати. Этот мир был наполнен страхом и смертью точно так же, как и их собственный. На обочинах он часто видел останки рыцарей в покореженных доспехах — времен еще короля Эрика, если не древнее. Те гербы, которые ему удавалось разобрать на кирасах, Джеку знакомы не были. Сколько же их покоится там, в шелестящей траве по обе стороны от дороги?
Эти люди, погибшие вдали от родного дома, чьи истерзанные останки даже сейчас напоминали о страшной гибели, вряд ли представляли себе такой конец. Истлевшая за века одежда и проржавевший насквозь металл скрывали ужасные следы ран на покрытых пылью и паутиной скелетах, но Джек не сомневался: будь лежащие тут и там вокруг трупы свежими, они были бы почти разодраны на куски. Он устало поморщился, силясь отогнать от себя картины раскиданных вокруг потрохов и кишок, сжатых ослабевшими обескровленными пальцами.
Джек шел вперед, потому что боялся возвращаться — туда, к обрыву, где целый водопад нашел себе пристанище во рту каменного истукана, где обрубленный бобовый стебель оставил от себя только зеленую кашицу, словно кровь, и пару оторванных листочков.
О том, что будет, если дорога кончится, Джек не думал.
Старые сказки о волшебстве и об исполнении желаний не были ложью, вот только за каждое желание им пришлось заплатить стократ. Король Эрик, однажды подчинивший себе нечто действительно могущественное, зря оставил потомкам подсказки о том, как до этого добраться. Жадные до сокровищ и чудес лорды пошли по его стопам, игнорируя предостережения монахов, и вот они лежат бездыханными.
Вокруг Джека белым-белом и мертвым-мертво, только проклятая дорогая из желтого кирпича все так же тянется к горизонту, и он идет по ней, шарахаясь от каждого шороха.
Споткнувшись, он замер на мгновение и поднял руку к груди, судорожно сжав пальцы. Сердце замерло тоже.
Страх смерти не чужд ни одному живому существу. Тот, кто живет, сражаясь, каждый свой бой представляет последним и, попрощавшись с жизнью, разит без промаха. Жизнь продолжается — или нет — и он рад любому исходу.
Но когда враг не приходит и бой не кончается, появляется страх.
Элмонт бежал вперед, пока у него еще были силы. Когда в боку начало колоть, ему пришлось на ходу сбросить часть доспехов, чтобы облегчить ношу. Перед лицом опасности, настигшей его в этом мире, гвардеец оказался бессилен, и даже меч, не знающий ни пощады, ни поражения, превратился в бесполезный кусок металла, тяжестью висящий у пояса. Элмонт бросился бы в любое сражение, даже заранее зная, что умрет — но бороться с целым миром ему оказалось не по силам.
Кирпичи крошились под коваными каблуками сапог, и вокруг шелестели полевые травы, словно разорванные на части мертвецы переговаривались вполголоса. Элмонт слышал в отдалении эхо слов, но понял, что скорее покончит с собой, чем приблизится и проверит, что еще это поганое место может ему показать.
Это... волшебство, эта грязная магия, созданная из боли и крови, напитанная ею, уничтожила его людей, смяв, превратив сначала в бесформенную массу окровавленного мяса с торчащими в стороны обломками костей, а после во что-то еще более ужасающее. Сердца, вдавленные одно в другое, бились глубоко внутри мясной кучи, все еще качая кровь, пока новорожденное существо пыталось подняться.
Элмонт не стал дожидаться того, что последует, и трусливо сбежал, позже проклиная себя за слабость. Он бранился, пиная покореженные доспехи, валяющиеся на обочине этой проклятой дороги, хотя в глубине души чувствовал, что страх в нем сильнее воли. Любой испугался бы на его месте.
Мокрая от пота рубаха неприятно липла к телу, а руки тряслись, как у бабы, но гвардеец упрямо шел вперед, не глядя по сторонам и не делая ни шага в сторону от дороги. Сердце твердило, что он обязан уничтожить это место, во что бы то ни стало, даже если это будет стоить ему жизни.
Но Элмонт слышал затихающий голос разума, твердящий, что вскоре он и так будет мертв.
Он рычал от злости и от усталости, хватаясь обеими руками за голову в надежде заставить небо не кружиться у него перед глазами. Яростный рык медленно превращался в отчаянный, но даже он вскоре сменился тихим плачем и скулежом.
Изабель уже давно поглощена и уничтожена этим местом, так чего же он ждет? Оглянувшись, Элмонт увидел только поле — ни следа пройденной им дороги — и понял, что обратного пути нет.
Он поднял руку и рукавом вытер с лица кровь из оставленных когтями царапин.
Джек давно уже не верил, что выберется или спасется. Окончательно выбившись из сил, он наконец позволил коленям подогнуться и упал на землю, поморщившись от громкого скрежета и лязга металла. Пальцы заскребли землю, словно тело отказывалось верить, что путь окончен, но Джек остался недвижим.
Услышав шаги в темноте, ты не пойдешь проверять, кто притаился за дверью.
Они влезли в пасть к чудовищу, так и не поняв, что это такое. Магия, пропитавшая всю эту землю над облаками, пропитала и их самих. Его, Элмонта, Изабель... Джек глухо застонал, с трудом повернув голову набок и со вздохом закрыв глаза. Принцесса доверилась ему, словно он был похож на благородного рыцаря, на воина, способного ее защитить.
Где она сейчас? Жива ли? Разве достоин любви кто-то вроде него? Слабый стук сердца в грудине уверял, что достоин, но Джек уже решил не верить ему. Этот мешочек плоти, застрявший в нем, словно неспособный выбраться, больше не имел права голоса.
Джек взмолился бы, умоляя своего бога — и бога этого наполненного кошмарами мира — дать Изабель шанс. Но он понимал, насколько глупа эта затея, да и слова молитв совсем вылетели из головы.
Совсем рядом Джек слышит наполненный болью рев — и различает в нем такую же глупую, неумелую, отчаянную мольбу.
Острие находит пустоту у него в груди, где раньше билось, не замирая, сердце. Металлические пластины поддаются, податливо сгибаясь, когда лезвие прокручивается внутри, оставляя две симметричные дыры спереди и сзади грудины.
Скрежет эхом отдается в полом пространстве реберной клетки, хотя ребер нет и в помине. Джек кричит от страха беззвучно, скребет землю каблуками сапог, схватившись обеими руками за торчащее из груди лезвие. Остро наточенный металл легко разрезает и его руки — металлические, не чувствующие боли — но прекратить значило бы смириться с неизбежным, а неизбежное все не наступает.
Элмонт вырывает утопленный глубоко в землю меч и разрубает дергающееся тело напополам, но даже тогда не прекращает его мучения. Он бросается в атаку, прыгнув вперед словно всем телом, оттолкнувшись руками и ногами от земли, рвет когтями податливое олово, раскидывая куски вокруг, но, кроме скрежета и собственного рыка, не слышит ни звука.
У Элмонта большие звериные глаза и клыки выглядывают из-под верхней губы, поднятой в агрессивном оскале. Он рычит, впиваясь клыками в смятый металл, безнадежно пытаясь спасти от мук хотя бы одного из них, даровать ему — такую же мучительную — смерть.
Но сердце Джека совсем ему не принадлежит, а больше ничего человеческого в истерзанном теле и не осталось.
Много времени проходит, прежде чем в деревню приходит хищник. Он принюхивается, предупреждающе рыча на каждого, кто посмотрит в его сторону, и безошибочно находит дорогу к кузнице.
«Нет», — хмуро отвечает мастер, рассмотрев сваленную к его ногам груду металла. Он качает головой, хмурясь, глядит в темные, полные совсем не львиного разума глаза. Но вздыхает и повторяет отказ.
«Этого слишком мало».
«Добавьте другое», — словно просит зверь, оглядывая лежащие тут и там куски неоднородных металлов. Массивной лапой с не втянутыми когтями он подкатывает к кузнецу почти нетронутую, изящно сделанную механическую голову.
Глаза ее, ранее закрытые, смотрят прямо: небесно-голубые, словно отполированные.
Мастер задумчиво проводит грубым пальцем по рваной царапине на гладкой металлической щеке и кивает.
Дровосеку с трудом дается его основное занятие. Оловянная часть тела, до последнего кусочка металла принадлежащая ему, двигается гораздо лучше протезов и слушается почти так же, как раньше. Топор, вплавленный в его запястье вместо потерянной кисти, клонит плечо к земле, и его приходится придерживать второй рукой.
Он пуст внутри, уродлив снаружи и совсем не понимает, зачем он нужен зверю живым.
Шершавый львиный язык скользит по сквозной царапине на щеке словно с сочувствием, когда хищник снова и снова извиняется — за что? Дровосек пожимает плечами, хотя ему любопытно, и спокойно трет мочалкой лоснящуюся, чуть плешивую шкуру.
Дорога из желтого кирпича раз за разом опасностями ложится под ноги. Одна из таких опасностей — человеческий детеныш с маленькой черной шавкой — снова заставляет их вспомнить прошлое.
Она нежно и немного насмешливо прозывает льва Храбрым, заметив, что он обмочился при встрече, а Дровосека зовет Железным.
Он не в обиде. С чего бы ребенку разбираться в металлах?
Джеку известна правда. Место, куда их привели бобы, не было исполнено божественной благодати. Этот мир был наполнен страхом и смертью точно так же, как и их собственный. На обочинах он часто видел останки рыцарей в покореженных доспехах — времен еще короля Эрика, если не древнее. Те гербы, которые ему удавалось разобрать на кирасах, Джеку знакомы не были. Сколько же их покоится там, в шелестящей траве по обе стороны от дороги?
Эти люди, погибшие вдали от родного дома, чьи истерзанные останки даже сейчас напоминали о страшной гибели, вряд ли представляли себе такой конец. Истлевшая за века одежда и проржавевший насквозь металл скрывали ужасные следы ран на покрытых пылью и паутиной скелетах, но Джек не сомневался: будь лежащие тут и там вокруг трупы свежими, они были бы почти разодраны на куски. Он устало поморщился, силясь отогнать от себя картины раскиданных вокруг потрохов и кишок, сжатых ослабевшими обескровленными пальцами.
Джек шел вперед, потому что боялся возвращаться — туда, к обрыву, где целый водопад нашел себе пристанище во рту каменного истукана, где обрубленный бобовый стебель оставил от себя только зеленую кашицу, словно кровь, и пару оторванных листочков.
О том, что будет, если дорога кончится, Джек не думал.
Старые сказки о волшебстве и об исполнении желаний не были ложью, вот только за каждое желание им пришлось заплатить стократ. Король Эрик, однажды подчинивший себе нечто действительно могущественное, зря оставил потомкам подсказки о том, как до этого добраться. Жадные до сокровищ и чудес лорды пошли по его стопам, игнорируя предостережения монахов, и вот они лежат бездыханными.
Вокруг Джека белым-белом и мертвым-мертво, только проклятая дорогая из желтого кирпича все так же тянется к горизонту, и он идет по ней, шарахаясь от каждого шороха.
Споткнувшись, он замер на мгновение и поднял руку к груди, судорожно сжав пальцы. Сердце замерло тоже.
* * *
Страх смерти не чужд ни одному живому существу. Тот, кто живет, сражаясь, каждый свой бой представляет последним и, попрощавшись с жизнью, разит без промаха. Жизнь продолжается — или нет — и он рад любому исходу.
Но когда враг не приходит и бой не кончается, появляется страх.
Элмонт бежал вперед, пока у него еще были силы. Когда в боку начало колоть, ему пришлось на ходу сбросить часть доспехов, чтобы облегчить ношу. Перед лицом опасности, настигшей его в этом мире, гвардеец оказался бессилен, и даже меч, не знающий ни пощады, ни поражения, превратился в бесполезный кусок металла, тяжестью висящий у пояса. Элмонт бросился бы в любое сражение, даже заранее зная, что умрет — но бороться с целым миром ему оказалось не по силам.
Кирпичи крошились под коваными каблуками сапог, и вокруг шелестели полевые травы, словно разорванные на части мертвецы переговаривались вполголоса. Элмонт слышал в отдалении эхо слов, но понял, что скорее покончит с собой, чем приблизится и проверит, что еще это поганое место может ему показать.
Это... волшебство, эта грязная магия, созданная из боли и крови, напитанная ею, уничтожила его людей, смяв, превратив сначала в бесформенную массу окровавленного мяса с торчащими в стороны обломками костей, а после во что-то еще более ужасающее. Сердца, вдавленные одно в другое, бились глубоко внутри мясной кучи, все еще качая кровь, пока новорожденное существо пыталось подняться.
Элмонт не стал дожидаться того, что последует, и трусливо сбежал, позже проклиная себя за слабость. Он бранился, пиная покореженные доспехи, валяющиеся на обочине этой проклятой дороги, хотя в глубине души чувствовал, что страх в нем сильнее воли. Любой испугался бы на его месте.
Мокрая от пота рубаха неприятно липла к телу, а руки тряслись, как у бабы, но гвардеец упрямо шел вперед, не глядя по сторонам и не делая ни шага в сторону от дороги. Сердце твердило, что он обязан уничтожить это место, во что бы то ни стало, даже если это будет стоить ему жизни.
Но Элмонт слышал затихающий голос разума, твердящий, что вскоре он и так будет мертв.
Он рычал от злости и от усталости, хватаясь обеими руками за голову в надежде заставить небо не кружиться у него перед глазами. Яростный рык медленно превращался в отчаянный, но даже он вскоре сменился тихим плачем и скулежом.
Изабель уже давно поглощена и уничтожена этим местом, так чего же он ждет? Оглянувшись, Элмонт увидел только поле — ни следа пройденной им дороги — и понял, что обратного пути нет.
Он поднял руку и рукавом вытер с лица кровь из оставленных когтями царапин.
* * *
Джек давно уже не верил, что выберется или спасется. Окончательно выбившись из сил, он наконец позволил коленям подогнуться и упал на землю, поморщившись от громкого скрежета и лязга металла. Пальцы заскребли землю, словно тело отказывалось верить, что путь окончен, но Джек остался недвижим.
Услышав шаги в темноте, ты не пойдешь проверять, кто притаился за дверью.
Они влезли в пасть к чудовищу, так и не поняв, что это такое. Магия, пропитавшая всю эту землю над облаками, пропитала и их самих. Его, Элмонта, Изабель... Джек глухо застонал, с трудом повернув голову набок и со вздохом закрыв глаза. Принцесса доверилась ему, словно он был похож на благородного рыцаря, на воина, способного ее защитить.
Где она сейчас? Жива ли? Разве достоин любви кто-то вроде него? Слабый стук сердца в грудине уверял, что достоин, но Джек уже решил не верить ему. Этот мешочек плоти, застрявший в нем, словно неспособный выбраться, больше не имел права голоса.
Джек взмолился бы, умоляя своего бога — и бога этого наполненного кошмарами мира — дать Изабель шанс. Но он понимал, насколько глупа эта затея, да и слова молитв совсем вылетели из головы.
Совсем рядом Джек слышит наполненный болью рев — и различает в нем такую же глупую, неумелую, отчаянную мольбу.
* * *
Острие находит пустоту у него в груди, где раньше билось, не замирая, сердце. Металлические пластины поддаются, податливо сгибаясь, когда лезвие прокручивается внутри, оставляя две симметричные дыры спереди и сзади грудины.
Скрежет эхом отдается в полом пространстве реберной клетки, хотя ребер нет и в помине. Джек кричит от страха беззвучно, скребет землю каблуками сапог, схватившись обеими руками за торчащее из груди лезвие. Остро наточенный металл легко разрезает и его руки — металлические, не чувствующие боли — но прекратить значило бы смириться с неизбежным, а неизбежное все не наступает.
Элмонт вырывает утопленный глубоко в землю меч и разрубает дергающееся тело напополам, но даже тогда не прекращает его мучения. Он бросается в атаку, прыгнув вперед словно всем телом, оттолкнувшись руками и ногами от земли, рвет когтями податливое олово, раскидывая куски вокруг, но, кроме скрежета и собственного рыка, не слышит ни звука.
У Элмонта большие звериные глаза и клыки выглядывают из-под верхней губы, поднятой в агрессивном оскале. Он рычит, впиваясь клыками в смятый металл, безнадежно пытаясь спасти от мук хотя бы одного из них, даровать ему — такую же мучительную — смерть.
Но сердце Джека совсем ему не принадлежит, а больше ничего человеческого в истерзанном теле и не осталось.
* * *
Много времени проходит, прежде чем в деревню приходит хищник. Он принюхивается, предупреждающе рыча на каждого, кто посмотрит в его сторону, и безошибочно находит дорогу к кузнице.
«Нет», — хмуро отвечает мастер, рассмотрев сваленную к его ногам груду металла. Он качает головой, хмурясь, глядит в темные, полные совсем не львиного разума глаза. Но вздыхает и повторяет отказ.
«Этого слишком мало».
«Добавьте другое», — словно просит зверь, оглядывая лежащие тут и там куски неоднородных металлов. Массивной лапой с не втянутыми когтями он подкатывает к кузнецу почти нетронутую, изящно сделанную механическую голову.
Глаза ее, ранее закрытые, смотрят прямо: небесно-голубые, словно отполированные.
Мастер задумчиво проводит грубым пальцем по рваной царапине на гладкой металлической щеке и кивает.
* * *
Дровосеку с трудом дается его основное занятие. Оловянная часть тела, до последнего кусочка металла принадлежащая ему, двигается гораздо лучше протезов и слушается почти так же, как раньше. Топор, вплавленный в его запястье вместо потерянной кисти, клонит плечо к земле, и его приходится придерживать второй рукой.
Он пуст внутри, уродлив снаружи и совсем не понимает, зачем он нужен зверю живым.
Шершавый львиный язык скользит по сквозной царапине на щеке словно с сочувствием, когда хищник снова и снова извиняется — за что? Дровосек пожимает плечами, хотя ему любопытно, и спокойно трет мочалкой лоснящуюся, чуть плешивую шкуру.
Дорога из желтого кирпича раз за разом опасностями ложится под ноги. Одна из таких опасностей — человеческий детеныш с маленькой черной шавкой — снова заставляет их вспомнить прошлое.
Она нежно и немного насмешливо прозывает льва Храбрым, заметив, что он обмочился при встрече, а Дровосека зовет Железным.
Он не в обиде. С чего бы ребенку разбираться в металлах?
Название: Победа в войне
Канон: «Джек — покоритель великанов», 2013
Размер: мини, 1123 слова
Персонажи: Бальд/Рыжий
Категория: слеш
Жанр: кроссовер с «Dragon Age», ангст, драма
Рейтинг: R
Примечание: в названии использована часть цитаты;
Краткое содержание: «Последние несколько месяцев, словно в каком-нибудь кошмаре, Зов все усиливался, пока наконец не стал совершенно невыносимым».
Последние несколько месяцев, словно в каком-нибудь кошмаре, Зов все усиливался, пока наконец не стал совершенно невыносимым. Бальд просыпался в холодном поту от собственных криков или криков товарища, вскакивая и на ходу вырывая кинжал из ножен. Но руны на нем оставались темны, и лишь острая кромка ловила отсветы от огня в камине, напоминая, что война давно кончилась, и ни одного самого завалящегося Порождения тьмы им в собственной комнате не найти.
Годы трагедий остались позади, и теперь Серые Стражи снова являлись всего лишь пережитком прошлого, старинным орденом, который боролся со злом несколько десятилетий назад — и, если очередной Мор начнет набирать силу, будет бороться снова. Уважения это знание в глазах простых обывателей им особенно не добавляло, да и жалование от важности работы выше не становилось. Бальд жил в одной комнате с Рыжим и делил с ним все с тех самых пор, как командор Элмонт назначил их напарниками. Сейчас — как никогда раньше — Бальд делил с ним и кошмары, медленно становящиеся реальностью.
Отчаяние, которое охватывало многих при мысли о Глубинных Тропах, сложно было не понять. Темные лабиринты коридоров, населенных сплошь паразитами и чудовищами, не манили даже возможными подвигами, если речь шла о последнем походе. Ни один Страж из тех, кто был знаком Бальду, не хотел умереть один среди Порождений, которым даже нечего защищать. Все эти люди (и те, что пришли в орден сами, и те, что были насильно завербованы) мечтали погибнуть героями, пав в бою с тысячами тысяч чудовищ или самим Архидемоном, и верили в это, потому что зачастую эти мысли были единственным, что у них оставалось.
Каждый искал утешение в чем-то своем, но не все его находили. Бальд часто видел в казарме Кроува, обоюдоострым кинжалом разрезающего благоухающий яблочный пирог с видом настолько счастливым, что окружающим становилось неловко; но в то же время каждый вечер он следил, лежа на своей койке, за тем, как медленно Рыжий раздевается, дрожащими руками складывая форменные доспехи поверх сундука, и как осторожно, чтобы рука не дернулась, он вырезает на своей руке еще одну загогулину, напоминающую о том, что скоро их путь закончится.
Было в их жизни и хорошее, как и в любой другой. Бальд попал в орден еще мальчишкой, проспорив своим приятелям, что он вызовется в Серые Стражи и непременно уничтожит все скопившееся на этой земле зло; с тех пор он значительно изменился, растеряв все черты, присущие деревенскому простачку, и взамен обретя честь, серьезность и обязательность. Даже трахая Рыжего и впиваясь зубами в его испещренное шрамами плечо, Бальд проявлял похвальную обстоятельность, что подтверждалось в основном стонами и редкими просьбами продолжать.
Спина у Рыжего вся — до дюйма — была некогда буквально взрыта хлыстом, отчего на ней остались глубокие отметины с так и не затянувшимися краями. Он не любил говорить о происхождении шрамов, только единожды обронив в разговоре по душам, что сделал это его собственный отец, наказывая за... неподобающую связь. В тот вечер Бальд потерял что-то очень важное, настойчиво вбиваясь в податливо раскрывающееся навстречу тело и чувствуя, как сжимаются узкие стенки вокруг его члена, а его соратник глухо стонет в матрас, грудью вжимаясь в него все яростнее. Его лопатки двигались в такт, и шрамы между ними двигались тоже.
Если бы Бальда попросили сравнить его жизнь с жизнью любого другого жителя Орлея, он бы наверняка отметил, что его существование как минимум исполнено осознанием важности собственного долга. Его рыжеволосый приятель орлейцем не был, но вряд ли он смог бы придумать что-то иное. За последние несколько месяцев он исхудал, словно после длительной болезни, и обзавелся весьма привлекательной сединой на висках. Медленно зарождающаяся пустота в глазах привлекательной не была, хотя зрачки его (как и зрачки самого Бальда, впрочем) пока что не напоминали гарлокские.
«Интересно, — спрашивали порой Стражи. — Если мы не умрем, но окончательно одичаем и превратимся в Порождений, будем ли мы что-то помнить?». Молва гласила, что это невозможно, но сохранившиеся еще путаные отчеты из Амарантайна уверяли, что повлиять на скверну в крови вполне реально. «Надеюсь, что нет,» — тихо ответил в один из вечеров Рыжий, и их взгляды встретились над миской с рулетами. Бальд не стал даже гадать, что прочел в его глазах друг, любовник, соратник, но сам он постарался поскорее выкинуть из головы боль, затаившуюся в ответном взгляде.
Длительных походов у них давно уже не было, и все Стражи, командованием призванные в Вейсхапут, оказались заперты в деревушке у подножия древней крепости, словно в клетке. Оплот ордена еще не превратился в развалины, хотя того и гляди готовился начать разваливаться на части. Места в нем для всех, естественно, не хватало, и поэтому многие были практически предоставлены самим себе в ожидании распределения по отрядам. Бальд целыми днями бродил вокруг, позволяя ногам утопать в рыхлом снегу по голени, а ботинкам — зачерпывать побольше ледяного крошева. Его пальцы двигались все хуже, а глаза слишком болезненно реагировали на свет, но Бальд еще хотел жить, и это желание позволяло ему оттягивать неизбежное.
После ночных вьюг снега выпадало слишком много, и он целыми комьями скатывался вниз по склону, а сугробы в половину человеческого роста вокруг каждого домика в деревне стали частым явлением. Каждый раз, когда Бальд валил Рыжего туда, целуя замерзающие побледневшие губы, он находил возможность оправдать медлительность реакций и плохую чувствительность именно холодом. Но приходила ночь, Зов становился все требовательней — и однажды он не утих с рассветом.
Атмосфера проводов всегда гнетуща донельзя. Поговаривают, будто гномы в Орзаммаре устраивают целые похороны своим живым еще воинам, присоединяющимся к Легиону Мертвых: касте тех, кто не жив, но ждет смерти, уничтожая без страха и жалости Порождений тьмы. Бальд не мог не отметить сходство собственного ордена с этим обычаем и смеялся долго — почти болезненно, — пока последний отголосок эха не затих в коридорах Глубинных троп. Их было всего пятеро здесь — тех, кто уже не в силах был выносить Зов — и каждому тропинка в глубину гор показалась уж слишком расхоженной.
Всего несколько дней прошло с тех пор, как у Рыжего окончательно изменились глаза, а еще через два он неожиданно протянул руку, костяшками пальцев погладив Бальда по впалой щеке. «Скверна», — коротко пояснил он прежде, чем прижаться поближе и поцеловать: словно в последний раз. Даже теплый свет пламени не придавал их обликам жизни, и это о чем-то да говорило. Бальд предложил было потрахаться, напоследок, но член отказался принимать участие в этом безумии, и весь вечер они с Рыжим просидели перед очагом, привалившись друг к другу и тупо глядя в огонь.
Впятером они спустились на Глубинные тропы, и двое покончили с собой той же ночью, а один отправился далеко вперед, опредив то, что осталось от их отряда. Бальд проводил сгорбившуюся фигуру взглядом, отвернувшись только тогда, когда острых изгибов лука уже было не различить в свете факела. Он хорошо запомнил это лицо без единой кровинки, впадины глаз с белеющими в глубине искорками оскверненных зрачков и сиплое прерывистое дыхание, но совсем не запомнил имя. Может быть, оно бы имело смысл в другое время, более милосердное к героям и более щедрое на подвиги. Может быть, оно имело бы смысл в другой...
... войне.
Годы трагедий остались позади, и теперь Серые Стражи снова являлись всего лишь пережитком прошлого, старинным орденом, который боролся со злом несколько десятилетий назад — и, если очередной Мор начнет набирать силу, будет бороться снова. Уважения это знание в глазах простых обывателей им особенно не добавляло, да и жалование от важности работы выше не становилось. Бальд жил в одной комнате с Рыжим и делил с ним все с тех самых пор, как командор Элмонт назначил их напарниками. Сейчас — как никогда раньше — Бальд делил с ним и кошмары, медленно становящиеся реальностью.
Отчаяние, которое охватывало многих при мысли о Глубинных Тропах, сложно было не понять. Темные лабиринты коридоров, населенных сплошь паразитами и чудовищами, не манили даже возможными подвигами, если речь шла о последнем походе. Ни один Страж из тех, кто был знаком Бальду, не хотел умереть один среди Порождений, которым даже нечего защищать. Все эти люди (и те, что пришли в орден сами, и те, что были насильно завербованы) мечтали погибнуть героями, пав в бою с тысячами тысяч чудовищ или самим Архидемоном, и верили в это, потому что зачастую эти мысли были единственным, что у них оставалось.
Каждый искал утешение в чем-то своем, но не все его находили. Бальд часто видел в казарме Кроува, обоюдоострым кинжалом разрезающего благоухающий яблочный пирог с видом настолько счастливым, что окружающим становилось неловко; но в то же время каждый вечер он следил, лежа на своей койке, за тем, как медленно Рыжий раздевается, дрожащими руками складывая форменные доспехи поверх сундука, и как осторожно, чтобы рука не дернулась, он вырезает на своей руке еще одну загогулину, напоминающую о том, что скоро их путь закончится.
Было в их жизни и хорошее, как и в любой другой. Бальд попал в орден еще мальчишкой, проспорив своим приятелям, что он вызовется в Серые Стражи и непременно уничтожит все скопившееся на этой земле зло; с тех пор он значительно изменился, растеряв все черты, присущие деревенскому простачку, и взамен обретя честь, серьезность и обязательность. Даже трахая Рыжего и впиваясь зубами в его испещренное шрамами плечо, Бальд проявлял похвальную обстоятельность, что подтверждалось в основном стонами и редкими просьбами продолжать.
Спина у Рыжего вся — до дюйма — была некогда буквально взрыта хлыстом, отчего на ней остались глубокие отметины с так и не затянувшимися краями. Он не любил говорить о происхождении шрамов, только единожды обронив в разговоре по душам, что сделал это его собственный отец, наказывая за... неподобающую связь. В тот вечер Бальд потерял что-то очень важное, настойчиво вбиваясь в податливо раскрывающееся навстречу тело и чувствуя, как сжимаются узкие стенки вокруг его члена, а его соратник глухо стонет в матрас, грудью вжимаясь в него все яростнее. Его лопатки двигались в такт, и шрамы между ними двигались тоже.
Если бы Бальда попросили сравнить его жизнь с жизнью любого другого жителя Орлея, он бы наверняка отметил, что его существование как минимум исполнено осознанием важности собственного долга. Его рыжеволосый приятель орлейцем не был, но вряд ли он смог бы придумать что-то иное. За последние несколько месяцев он исхудал, словно после длительной болезни, и обзавелся весьма привлекательной сединой на висках. Медленно зарождающаяся пустота в глазах привлекательной не была, хотя зрачки его (как и зрачки самого Бальда, впрочем) пока что не напоминали гарлокские.
«Интересно, — спрашивали порой Стражи. — Если мы не умрем, но окончательно одичаем и превратимся в Порождений, будем ли мы что-то помнить?». Молва гласила, что это невозможно, но сохранившиеся еще путаные отчеты из Амарантайна уверяли, что повлиять на скверну в крови вполне реально. «Надеюсь, что нет,» — тихо ответил в один из вечеров Рыжий, и их взгляды встретились над миской с рулетами. Бальд не стал даже гадать, что прочел в его глазах друг, любовник, соратник, но сам он постарался поскорее выкинуть из головы боль, затаившуюся в ответном взгляде.
Длительных походов у них давно уже не было, и все Стражи, командованием призванные в Вейсхапут, оказались заперты в деревушке у подножия древней крепости, словно в клетке. Оплот ордена еще не превратился в развалины, хотя того и гляди готовился начать разваливаться на части. Места в нем для всех, естественно, не хватало, и поэтому многие были практически предоставлены самим себе в ожидании распределения по отрядам. Бальд целыми днями бродил вокруг, позволяя ногам утопать в рыхлом снегу по голени, а ботинкам — зачерпывать побольше ледяного крошева. Его пальцы двигались все хуже, а глаза слишком болезненно реагировали на свет, но Бальд еще хотел жить, и это желание позволяло ему оттягивать неизбежное.
После ночных вьюг снега выпадало слишком много, и он целыми комьями скатывался вниз по склону, а сугробы в половину человеческого роста вокруг каждого домика в деревне стали частым явлением. Каждый раз, когда Бальд валил Рыжего туда, целуя замерзающие побледневшие губы, он находил возможность оправдать медлительность реакций и плохую чувствительность именно холодом. Но приходила ночь, Зов становился все требовательней — и однажды он не утих с рассветом.
Атмосфера проводов всегда гнетуща донельзя. Поговаривают, будто гномы в Орзаммаре устраивают целые похороны своим живым еще воинам, присоединяющимся к Легиону Мертвых: касте тех, кто не жив, но ждет смерти, уничтожая без страха и жалости Порождений тьмы. Бальд не мог не отметить сходство собственного ордена с этим обычаем и смеялся долго — почти болезненно, — пока последний отголосок эха не затих в коридорах Глубинных троп. Их было всего пятеро здесь — тех, кто уже не в силах был выносить Зов — и каждому тропинка в глубину гор показалась уж слишком расхоженной.
Всего несколько дней прошло с тех пор, как у Рыжего окончательно изменились глаза, а еще через два он неожиданно протянул руку, костяшками пальцев погладив Бальда по впалой щеке. «Скверна», — коротко пояснил он прежде, чем прижаться поближе и поцеловать: словно в последний раз. Даже теплый свет пламени не придавал их обликам жизни, и это о чем-то да говорило. Бальд предложил было потрахаться, напоследок, но член отказался принимать участие в этом безумии, и весь вечер они с Рыжим просидели перед очагом, привалившись друг к другу и тупо глядя в огонь.
Впятером они спустились на Глубинные тропы, и двое покончили с собой той же ночью, а один отправился далеко вперед, опредив то, что осталось от их отряда. Бальд проводил сгорбившуюся фигуру взглядом, отвернувшись только тогда, когда острых изгибов лука уже было не различить в свете факела. Он хорошо запомнил это лицо без единой кровинки, впадины глаз с белеющими в глубине искорками оскверненных зрачков и сиплое прерывистое дыхание, но совсем не запомнил имя. Может быть, оно бы имело смысл в другое время, более милосердное к героям и более щедрое на подвиги. Может быть, оно имело бы смысл в другой...
... войне.